Сьенфуэгос - Страница 19

Поэтому он впервые решил спуститься в разгар дня в носовой кубрик и откровенно поговорить с недовольными в явно бесплодной попытке заразить их своей мечтой, показав, также впервые, те самые секретные карты восточных берегов, с намерением убедить моряков, что до Сипанго и Катая рукой подать.

— Одни слова!

— Слова и обещания!

— Обещания и вранье!

— Он ведет нас на смерть!

— Это плавание в один конец!

— С какой стати ему так поступать? — осведомился канарец. — Он ведь тоже рискует жизнью.

— Из-за ненависти и мести. Хотя он это и отрицает, всем известно, что он еврей, и потопить флот наших королей — это просто способ отомстить за изгнание его народа.

Сьенфуэгосу подобное объяснение показалось несусветной глупостью, но все же он воспользовался возможностью, когда занимался с Луисом де Торресом, чтобы в открытую поинтересоваться:

— Адмирал — тоже обращенный еврей?

Луис покосился на него пронзительным взглядом и угрюмо спросил:

— А тебе-то какое дело? У христиан есть дурная привычка оценивать людей по их вере, а не по способностям, так далеко не уедешь.

— Я не христианин.

— Как это не христианин? — удивился Луис, машинально понизив голос, словно испугавшись, что кто-то подслушивает. — Кто же ты тогда? Еврей или мусульманин?

— Никто. Как-то раз меня хотели крестить, но я сбежал. Моя мать была из гуанчей , почти что дикарка, как говорили, думаю, мой отец и не знал, что я родился. Большинство испанцев даже считали, что у гуанчей нет души, и когда захватили Тенерифе, то обращались с ними, как с животными. Так что не знаю, раз уж у меня официально нет души, стоит ли меня крестить?

Услышанное, похоже, произвело на королевского толмача сильное впечатление, и несколько мгновений он это обдумывал, пока, наконец, не заявил со всей серьезностью:

— А ты знаешь, что это самая длинная фраза из тех, что ты до сих пор произносил? И самая разумная. Сдается мне, на самом деле ты не настолько туп, как прикидываешься.

— Для плавания на этом корабле лучше уж слыть глупцом, чем умным. Умников здесь и так слишком много.

— Я сделаю тебя настоящим кабальеро...

— Но я вовсе не желаю становиться кабальеро.

— Послушай меня, дурная твоя голова! — отрезал Луис тоном, не терпящим возражений. — Есть вещи, которых намного легче добиться кабальеро, чем неграмотному пастуху. В том числе и сохранить любовь этой твоей прекрасной виконтессы. Поверь мне, лишь того, что болтается у тебя между ног, для этого недостаточно. Штука, конечно, весьма полезная, но ее одной мало. Нужно кем-то стать.

Луис прекрасно знал, как обращаться со своим юным учеником, понимая, что Ингрид — его слабое место, лишь мысли о ней возвращали канарца к реальности, которая слишком часто казалась ему далекой. Если Луис собирался каким-то образом превратить этот неограненный алмаз, повстречавшийся на его пути, в истинную драгоценность, то лучшим для этого инструментом была нерушимая любовь юноши к прекрасной немке.

— Скоро ты сможешь написать ей письмо, — сказал Луис. — Напишешь, как сильно ее любишь, а также где и когда вы встретитесь.

— Боюсь, это мне мало поможет, — улыбнулся в ответ пастух. — Она ни черта не знает по-испански.

— Так я буду для тебя переводить.

— Лучше вы сами и пишите, тогда мне не придется учиться.

Вместо ответа он получил лишь подзатыльник и приказ переписать в этот день вчетверо больше букв, и потому Сьенфуэгосу пришлось найти укромный уголок в трюме и исполнить наказание, полностью позабыв обо всех остальных проблемах.

На заре следующего дня он проснулся при звуках отдаленной канонады — с «Ниньи», идущей впереди, известили о том, что впередсмотрящий заметил землю, и поблагодарили за благую весть небеса громкой стрельбой. Моряки пали ниц и молились, но через несколько часов сладостное обещание земли оказалось лишь темной тучей, хранившей в своем чреве только воду, намочившую палубы.

Между тем, море стало приносить долгожданные признаки близкого берега в виде листьев, веток и даже целых стволов мангровых деревьев, судя по всему, совсем недавно вырванных из земли. На иных стволах были даже выжжены какие-то неведомые знаки, которые могла оставить лишь рука человека.

Надежда преисполнила измученные сердца.

Мрачные предвестники смерти, катастрофы и мятежа исчезли, и вновь всех стало заботить лишь, кому достанется слава первым возвестить о берегах Сипанго и доведется стать хозяином шелкового хубона и пожизненной ренты.

В воскресенье, седьмого октября, в тот день, когда на «Нинье» по ошибке выстрелили из бомбарды, Хуан де ла Коса впервые посетовал на то, что на борту не священника, чтобы отслужить мессу. Он был убежден, что этой простой церемонии оказалось бы достаточно, чтобы небеса проявили благосклонность. Многие считали отсутствие священника происками адмирала, обращенного еврея, предпочитавшего не разделять с церковью честь впервые ступить на восточные берега, либо он боялся, что церковь тут же начнет с излишним рвением обращать в христианство язычников Сипанго и Катая.

Вечером в четверг, одиннадцатого октября, моряки услышали над головами шелест крыльев целой стаи птиц, а незадолго до полуночи Сьенфуэгос поднялся на ют, чтобы поговорить с Луисом де Торресом, который никак не мог заснуть.

— Я чую землю. Уверен, она находится точно перед нами, в четверти румба по левому борту. Если я замечу землю, адмирал наградит меня шелковым хубоном и десятью тысячами мараведи?

Луис посмотрел на него, снял с пояса тяжелый кошель, с которым никогда не расставался, и со звоном потряс им перед носом Сьенфуэгоса.