Сьенфуэгос - Страница 36

— Я вас не понимаю.

— Ничего, парень, скоро поймешь! Поверь мне, очень скоро ты все поймешь. А пока привыкай к тому, что везде, куда бы ты ни попал, мир делится на кланы, и само собой подразумевается, что ты принадлежишь к одному из них. Мы все — обычные люди, просто нас бросили здесь умирать, а уж этого мы сами никак не хотим допустить.

Пастух часто не мог понять всего того, что оружейник пытался ему втолковать, но с благодарностью его выслушивал, поскольку жизнь раскрыла Бенито немало своих тайн, наделив мудростью усталого человека, похоже, совершенно не заинтересованного в том, чтобы воспользоваться ей себе во благо.

Вскоре, как и предполагал Бенито, испанцы разделились. Одна небольшая группа была готова хоть с закрытыми глазами подчиниться власти дона Диего, поставленного на этот пост самим вице-королем, а это всё равно что королем и королевой, даже почти Господом. Другая же сплоченная группа отступников оспаривала значимость его полномочий.

— Если это действительно земли Великого хана, то их величества не имеют на них никакого права, — резонно возражал рулевой. — А если это не земли хана, от они принадлежат тем, кто будет их обрабатывать — а это как раз мы.

— Когда Колумб вернется, нам всем хватит и золота, и земли, и славы, — заявлял губернатор. — Он каждому воздаст по заслугам...

— А если он привезет с собой новых людей, которые станут претендовать на то, что принадлежит нам?

— Нам здесь ничего не принадлежит, — твердо заверил губернатор. — Все здесь принадлежит короне, а если не ей, то местным жителям. Только после того, как адмирал любезно подтвердит наши права соответствующими документами, эти земли станут нашими.

Но многие считали несправедливым, что человек, бросивший их на произвол судьбы в богом забытом уголке, будет указывать, на каком куске земли в этом уголке они могут остаться, да еще придется дожидаться его возвращения. И многие, не принимая во внимание ни губернатора, ни туземцев, считали окружающие земли, леса и реки своими.

Вскоре Новый Свет начал сеять раздор среди вновь прибывших.

Тот рай, безусловно, самое спокойное и красивейшее место, которое испанцы видели в своей жизни, скрывал множество невообразимых опасностей. Там, за синими и кристально чистыми водами, за прекрасными коралловыми рифами, за высокими пальмами и шумными лесами, за яркой зеленью с орхидеями, обезьянами и какаду, таились неизвестные враги, показавшие гаитянам, что полубоги столь же уязвимы, как и они сами.

Первой жертвой пал Себастьян Сальватьерра. Однажды утром он примчался из леса, в ужасе крича, что его укусила змея; затем пошатнулся, ухватившись за мачту в отчаянной попытке устоять на ногах; потом его вырвало, лицо его меняло цвет от серого к фиолетовому, и он в страшных судорогах рухнул наземь, чтобы отдать Богу душу, сквернословя при этом так, словно призывал за ней самого дьявола.

От жуткого зрелища у всех перехватило дыхание, ведь, несмотря на все лишения и беды по время плавания, до сих пор не умер ни один человек, и это, безусловно было ужасное событие и предвестник новых несчастий.

Как нарочно, чтобы дать поселенцам повод для самых мрачных предчувствий, всего неделю спустя умер Гавилан с Ибицы, остроглазый впередсмотрящий, волк-одиночка, который приобрел дурную привычку употреблять в качестве снотворного местные плоды — маленькие, темно-зеленые, в черную полоску. При этом он не обратил внимания, что жесткие темные листья этого растения источают белый, липкий и очень ядовитый сок. И вот однажды капли этого сока попали ему на грудь, оставив на ней воспаленные красные полосы, которые вскоре стали сочиться кровью; несчастного охватила лихорадка, у него начался бред, и вскоре он умер, отчаянно призывая какого-то Мигеля, причем никто не знал, кто это такой.

Потом пришел черед гранадца Варгаса.

После того как Варгаса выпороли и оставили на целую неделю под палящим солнцем, его физическое состояние и внешний вид очень долго оставляли желать лучшего, хотя он начал потихоньку приходить в себя, не считая небольших вздутий на ступнях, на которые он поначалу не обратил внимания. Но через некоторое время они начали чесаться и распространились до лодыжек, так что Варгас почти не мог наступать на левую ногу.

Как-то вечером Сьенфуэгос решил помочь ему немного пройтись по широкому центральному двору форта, и тут Синалинга заметила волдыри на ноге Варгаса и в ужасе вскричала:

— «Нигуа»! Это плохо! Очень плохо!

Она заставила гранадца лечь на землю и шилом вскрыла темную припухлость размером с горошину, откуда тут же потекла густая и вязкая жидкость, а из нее выпрыгнула крохотная блоха и поскакала прочь.

— Нигуа! — снова повторила она и быстро затараторила, мешая немногочисленные известные ей кастильские слова со словами собственного языка, которые канарец к тому времени успел выучить. Девушка пыталась объяснить, что эти отвратительные насекомые впиваются в тело, проникают под кожу и откладывают там яйца, а из них потом появляются личинки, питающиеся человеческой плотью, и та сгнивает до самых костей.

После этих слов канарец больше не сомневался, что Варгасу предстоит потерять либо ногу, либо жизнь.

Насколько Сьенфуэгос успел узнать Синалингу, девушка не была склонна преувеличивать и устраивать панику на пустом месте, и о жизни она знала намного больше, чем можно ожидать от голой дикарки с затерянного острова; быть может, не последнюю роль играло то, что она была сестрой вождя Гуакарани, а возможно, просто обладала редким для людей ее расы умом.