Сьенфуэгос - Страница 9

— Боюсь, я просто умру, если что-то съем.

— А я — если не съем. После того, как я отдраю до блеска палубу, во мне просыпается зверский аппетит, так что в этом плавании я только драю да лопаю. Вот ведь собачья жизнь у юнги!

— У кого?

Тот озадаченно посмотрел на Сьенфуэгоса.

— У юнги, — повторил он. — У нас то бишь.

— А я не юнга. Я канарец.

— Ты что, дурак? — мгновенно отозвался парень. — При чем тут это? Ты можешь быть и юнгой, и канарцем. Разве не так?

— Не знаю. Я всегда был просто канарцем и пастухом.

— Боже ты мой! — воскликнул Паскуалильо, жестом позвав паренька, сидящего справа от него, словно показывая странный образчик человеческой породы, который только что обнаружил. — Ты только погляди на него! Еще один гений!

— Для этого дерьмового корабля многовато. Откуда он взялся?

— Боюсь, что с острова.

— Ну и хорошо! В конце концов, раз уж он драит палубу, пусть будет лучше канарцем, чем из Толедо или Саламанки.

Сьенфуэгос не понял, о чем они говорят. От него ускользало значение половины слов, причины их смеха до него тоже не доходили, и к тому же чудовищно раскалывалась голова. Он хотел лишь улечься на переборку, закрыть глаза и воскресить в памяти лицо любимой, снова и снова повторяя, что она обещала найти его в Севилье.

Солнце прямо по курсу начало медленно погружаться в море, теперь совершенно спокойное, и Сьенфуэгос вспомнил, сколько раз сидел на вершине горы и молча всматривался вдаль, пытаясь разглядеть силуэт загадочного острова, который, согласно древним легендам, иногда поднимался из воды, вместе с цветами и пальмами, а потом вновь исчезал, дабы показать людям, что даже из рая однажды изгнали архангела.

Ему никогда не удавалось ничего разглядеть, хотя старики клялись, будто много раз видели остров, хотя вообще-то Сьенфуэгосу не было дела до острова, ведь когда голова Ингрид лежала на его бедрах, он не желал никакого другого рая и не мог представить более прекрасного места, чем окружающий их лес и затаенная лагуна, где они познакомились.

Наступила ночь.

Зазвенел колокол, после чего настала тишина, прерываемая лишь скрипом корабля, шепотом волн, нежно лижущих борта, и хлопаньем парусов с переменой ветра. Два тусклых фонаря освещали контуры юта, где тонула в тени фигура тощего рулевого с непроницаемым взглядом.

Поблизости кто-то плакал.

Сьенфуэгос напряженно прислушивался. Несмотря на острый слух, он не привык к шуму на борту корабля, но всё же четко расслышал всхлипы человека, явно пытающегося сдержать рыдания.

Он подобрался поближе к скорчившейся фигуре.

— Что случилось? — прошептал он.

Паскуалильо из Небрихи медленно поднял голову.

— Я боюсь... — прошептал он.

— Чего?

— Завтра мы все помрем.

Он говорил с такой уверенностью, что пастух почувствовал, как к горлу подступил ком; он уже и сам успел ощутить свою беспомощность перед безбрежной стихией, и его определенно тревожила явная уязвимость старого корабля.

— Мы что, утонем? — спросил он шепотом.

— Завтра, — хрипло ответил тот. — Завтра к полудню мы доберемся до края света и все помрем.

— Ты с ума сошел!

Сьенфуэгос удалился на нос, тихо проклиная этого идиота, способного целый день драить палубу, несмотря на уверенность в том, что находится на пороге смерти, и нашел себе местечко на куче канатов, чтобы успокоиться и привести в порядок мысли — ведь с каждым часом на него наваливались всё новые открытия и ощущения.

Всего за два дня с ним столько всего случилось, он перезнакомился со столькими людьми, скольких не встречал за последние пять лет, всего за одну ночь его жизнь полностью переменилась. Теперь он только глазел вокруг с открытым ртом, потому что вокруг больше не существовало ни земли, ни гор, ни душистых лесов и сладостного одиночества, лишь безбрежный темно-синий океан, скрипящие доски, тошнотворная вонь и чумазая человеческая масса, толпящаяся на крохотном пространстве.

Его насильно вырвали из привычной среды обитания, того места, где он родился и которое никогда прежде не покидал. Сьенфуэгос считал родной остров самым прекрасным в мире местом и никак не мог принять эту резкую перемену, да еще сопутствующую ей жестокость и грубость. Ему казалось, будто это кошмарный сон. Но всё же ему придется усвоить новые понятия и приспособиться к новым ситуациям, с которыми он никогда не сталкивался.

Он с трудом представлял назначение большинства предметов, не знал множества необходимых слов, чтобы общаться с остальной командой, смысл жестов и поведения моряков — явно привычный для них способ выражаться — казался ему непостижимым, и потому он не мог понять, где именно находится и что происходит.

Кто-то снова плакал — на этот раз совсем близко.

— Что случилось?

Мужчина, почти старик, опираясь на палку, указал длинным пальцем прямо по курсу и хрипло спросил:

— Ты что-нибудь видишь?

— Ничего.

— То-то и оно, что ничего. Скоро мы умрем.

Сьенфуэгос остолбенело застыл, окончательно убедившись, что на этом корабле собрались одни безумцы, потому что он видел за бортом лишь глубокую ночь, луна еще не поднялась над горизонтом. Он никак не мог понять, почему обычное явление природы является знаком неотвратимой гибели.

При свете дня эти люди вели себя вполне разумно — очевидно, днем потусторонний ужас прятался от солнечных лучей в морских водах; но не было сомнений, что, едва ночная мгла окутывала корабль, потусторонний страх вновь оживал, превращая их в перепуганных детей.